KaviCom.ru интернет-портал Старого Оскола

Отец Амфиан встречает меня у входа в семинарию, где преподает. Одет он в рясу, на ногах – открытые спортивные сандалии, как у любителей пеших походов по Крыму. Мы виделись с ним и раньше, на выставках современного искусства, артхаусных киносеансах, концертах местных музыкальных групп. На подобные события он приходит в гражданском и совершенно не привлекает к себе внимания. Старые друзья зовут его Темычем. Мы не были хорошо знакомы, и о том, что он священник, я узнала совсем недавно. Его образ не вызывает отторжения, которое сформировалось ко всему православному благодаря деятельности медийных мракобесов. Наша беседа проходила в видавшей виды семинарской аудитории: два ряда парт со стульями, стены, выкрашенные масляной краской, потемневший от сырости потолок и допотопный диван, на котором какое-то время ночевал Амфиан, пока дома шел ремонт и жить было негде.

Церковь — как человек-невидимка у Герберта Уэллса, его видно только по пятнам грязи, которые к нему прилипают. Не было бы дорогущих машин, не было бы скандалов со священниками, которые безобразно водят и сбивают людей — вообще это преступники — то о православной церкви журналисты бы и не вспоминали. С евангельских времен процент недобросовестных священников остался прежним — их 1/12. Но так видна эта одна часть! И сколько про нее говорится за все время существования христианства. Нормальных попов никто не замечает, они совершенно никому не интересны.

Здесь те же самые проблемы, что и везде: человеческий фактор никто не отменял. Становясь священником, человек не становится святее и чище. И когда избирают епископа — он тоже не становится святее в силу своей новой должности. Даже став патриархом, он остается обычным человеком с теми же слабостями и недостатками.

У нас любой человек может прикрываться православием и видеть в этом для себя индульгенцию. Он говорит: «я православный писатель» или «православный дантист». Я предпочитаю идти к хорошему врачу, а не к православному, и читать хорошую литературу — а не православную. В России сейчас издается огромное количество всякой макулатуры, годной только в топку, и на ней стоит гриф православной — будто от этого она становится священной. Это дикая глупость.

Клирик — удобное собирательное слово. Ну, я иеромонах. В чем тут прикол? Бывает, мы растем в церковной иерархии. Я раньше был дьякон, теперь священник — а это всё «клирик». Не дай Бог, стану каким-нибудь архимандритом — всё равно останусь клириком. Мне не хочется лишний раз глаза мозолить своим статусом. Многих может раздражать, что какой-то поп выставляет свои регалии.

Сначала я просто ходил в храм. На каждую службу, каждый день. Мне было 23 года. Меня заметили священники, предложили на клиросе петь, участвовать в церковной жизни. Через полгода ввели в алтарь. Потом поступил в семинарию. Если это «карьера» в церкви — то вот так она строится. Но вы понимаете, это частный случай, очень по-разному всё. Кого-то с детства родители водят в церковь. После окончания школы он знает ее как дом, и потому идет в семинарию. Здесь много разных путей.

Служащий священник встает очень рано, у него литургия. После — венчания, крещения, потом его могут вызвать причащать людей, которые больны и не могут прийти в храм. Потом другие требы, соборование людей. Вечером, опять же, служба. У белого духовенства есть еще семья. Забот хватает.

Якобы нам нельзя заниматься спортом. А что в этом должно помешать духовному пути? У нас в семинарии многие в футбол играют, например. У меня другие увлечения, я сочиняю музыку. Хожу на концерты, в кино. Понятно, что священник не пойдет в стрип-клуб, но не потому что священник, а потому что православный. Всё, что не противоречит морали и здравому смыслу, — не запрещено.

Часто слышишь от людей: я в церковь не хожу, Бог у меня в душе. Сразу хочется спросить: он откуда там взялся? Бог — не вор, без стука не входит. Он всемогущ, но не желает всех сделать верующими, насиловать человека в том, что даже казалось бы благо.  Бог — это не какой-нибудь очередной диктатор, который свое «благо» насаждает огнем и мечом. Вилами в рай не затащишь. Богу нужно отворить дверь и пригласить, тогда он войдет, и начнется в твоей жизни праздник.

Никто не собирается ввести в школах Закон Божий, но эта неточность выражений дорогого стоит. Предложен культурологический курс, а не вероучительный. Он не для того, чтобы детей индоктринировать. Когда школьники видят картину «Христос в пустыне», они должны знать, кто такой Христос и чего он вдруг в пустыне оказался. Это нужно, чтобы понимать искусство. Потому что хотим ли мы этого, или не хотим — всё европейское искусство завязано на христианстве. Также точно важно рассказывать и о греко-римской мифологии, чтобы, к примеру, классическая поэзия была понятной для ребенка.

Нельзя говорить детям в том ключе,  что «вот, давай, постарайся, еще немного — и ты поверишь». Школьный курс нужен, чтобы избежать идиотических спекуляций на религиозную тему, когда, к примеру, мама заставляет есть кашу угрозами: «а то тебя боженька накажет». И я категорически против того, чтобы священники просто приходили в школу. Преподавать должен человек с педагогическим образованием. Преподавание — это профессия, этому учат. И если, к примеру, никто не пустит просто так священника управлять пассажирским самолётом, потому только, что он священник, то ровно в той же степени нелепо к преподавательской деятельности допускать дилетанта, хоть бы и облеченного самым высоким саном. И пример с самолётом — совсем не преувеличение, степень ответственности вполне сравнима: ответственность за другие души.

Единственный довод, который лично мне приходит на ум, — что во время богослужения священник является иконой Христа, олицетворяет его собой. Поскольку Христос был мужчиной, то это мужчина. Но если по-серьезному, то он был еще и обрезан, к примеру. Он много кем был. Но важнее всего не то, что он был мужчиной, а что он был человеком. Бог вочеловечился,  а не вомужчинился, скажем. Вся нелепость ситуации в том, что этим вопросом, как правило, озабочены женщины вне церкви, которых это вообще не должно волновать. Я ни разу не слышал, чтобы у воцерковленных женщин было желание стать священником.

Все христиане: и прихожане, и клирики, ходят на исповедь. Даже у патриарха есть свой духовник. Исповедь — таинство, в котором подается благодатная помощь для того, чтобы человек мог бороться со своими грехами, страстями и проблемами. Например, я завидую, хотя не хотел бы, но не могу ничего сделать. Тогда я прихожу за помощью к Богу. Проблема в том, что сама культура исповеди у нас сильно извращена. В современной русской православной церкви исповедь достаточно жестко привязана к литургии: перед тем, как причаститься, надо-де исповедаться. Хотя вообще-то это два разных таинства, которые прямо друг с другом не связаны. И я считаю, что эта связка чрезвычайно вредна. Причащаться надо как можно чаще, а исповедоваться часто не получится. Не каждый день мы совершаем такого уровня грехи, которые делают причащение опасным или даже невозможным. Люди приходят, а исповедоваться не в чем. И они начинают выдумывать грехи. Ну, посмотрела телевизор в пост, сардинку в пятницу съела. Это что, самая большая проблема в жизни?! Сам не справишься, здесь Бог нужен? Это профанация великого таинства, которое сводят к мещанству.

Священник, который испытывает омерзение или осуждение на исповеди, становится профнепригодным. Хирург не имеет права расчувствоваться. И это очень радостно — что ты видишь тяжко согрешивших людей с потрясающим желанием измениться. Ты видишь нетождественность человека его греху. Да, он это сделал — но он перестал быть тем человеком, который это сделал. И если его сейчас запрут в камере — сидеть будет невиновный человек. В этом, на самом деле, проблема нашей светской системы наказания. Она называется исправительной, но никого не исправляет. Но я знаю таких людей, которые совершили очень тяжкие преступления, сидели за них и вышли абсолютно чистыми. Они знают, что в их биографии это было, но это были словно не они. И это самое дорогое в исповеди — человек может измениться.

Почему? Языческие пережитки остаются даже в храмах. На Троицу принято украшать храмы ветками и цветами, после чего бабушки ломятся собирать это сено. В подушку себе на смертный одр. Или еще — заваривать. Это абсолютное язычество. Они говорят «Трава здесь лежала — молитву слушала». Может тогда и пыли по углам соберите, она тут дольше травы лежала? Столько молитв наслушалась! Вот такое дикое невежество, махровое язычество чрезвычайно трудно выбивается. И огромное количество священников живет с этим, спустя рукава, не желая ссориться с приходом.

И всё это коснеет и коснеет. Потому что бороться с этим надо самым решительным, нещадным способом, разговаривать, объяснять, убеждать.

В советское время было такое распространенное клише, что попы играют на народных предрассудках. Задача попа — прямо противоположная. Борьба с предрассудками. Каждый момент времени он должен держать за узду свою паству, чтобы она не скатилась в язычество. За тысячи лет человечество не изменилось ни капельки. Язычество очень удобно, потому что оно дает рецепты на каждый случай жизни. Как Малахов. Вот если у тебя то-то — сделай то-то. Моисей сорок лет водил народ по пустыне. Пошел на гору ненадолго. Возвращается, а эти уже себе золотого тельца вылили. Но вы же всё видели, манну с небес, воду из скалы… и что вам надо? Наглядность привлекает. Задача священника — постоянно держать паству в тонусе. Почему у нас священники не говорят с паствой об этом? Боятся! Чтобы не было скандалов, чтобы на него архиерею не нажаловались — лучше не говорить. А по-честному, это — трусость.

Освящение любого предмета — это посвящение этого предмета Богу. И православное чувство, которое человек должен испытывать, ездя на такой машине, — это теперь не только моё, это орудие Божества в этом мире. Оно должно быть на службе человека — меня и других людей. Этот автомобиль может быть инструментом помощи людям — вот что важно. Если человек это ощущает после освящения машины — он правильно всё сделал. Если же он воспринимает это как некий оберег, если мы отпугиваем злых духов — всё, здесь православия нету. Начинается абсолютное шаманство.

Церковь восприимчива к прогрессу. У нас во всех храмах вообще-то электричество. Лично я служу по вот этой дивной штучке, это телефон HTC. У меня тут все ектеньи, я держу ее вместо служебника. Это pdf — я все собственными руками набирал. Кто-то может пользуется готовыми мобильными приложениями, они есть. Кто-то не хочет этим пользоваться — аминь и Богу нашему слава! Хоть на пергаменте читай, нет никакой разницы. Девайсы изменились — а сущность та же самая осталась.

Бывают неверующие художники, манифестирующие свое неверие. Меня это не оскорбляет нисколько. Я не понимаю этот закон об оскорблении религиозных чувств — о чем вообще идет речь? Оскорбить твои религиозные чувства можно только в одном случае — если ты до крайности плохой христианин. Даже в человеке, который тебя хулит, нужно видеть не врага, а человека, которому сочувствовать надо. Он не понял, он не знает того, что знаешь ты. А Бога оскорбить нельзя. Вступаться за Бога — кощунство. Если вдруг Бог  — чего, конечно, не произойдет — почувствует себя оскорбленным, мне почему-то кажется, что он найдет средства сам воздействовать. И я как священник в данном случае не потребуюсь. Бог вообще-то однажды пришел на землю, жил здесь, в него плевали, его били, его распяли на кресте. Куда дальше? А мы теперь защищаем его честь. Кто мы такие? И это не мешало бы православным помнить каждый раз, когда они что-либо говорят или делают.

Источник